Коренная видновчанка. Основная профессия педагог-психолог. Работала по специальности в школах г. Видное, ПК «Московия». В данное время работает в Историко-культурном центре Ленинского г.о.
Член районного Общества краеведов. Член ОО «Женщины Подмосковья» (местное отделение). Консультант-эксперт ОП Ленинского района 2015-2017 гг.
Член районного Литературного объединения имени Ф.С. Шкулёва с 2007г. Основной жанр – проза. Публикации в газете «Видновские вести» с 1999 года, журналах «Помидор», «Искусство быть вместе», «Мы шкулёвцы».
Лауреат районного литературного конкурса «Мой дом моя улица, мой город» им. Е. Зубова (2000) в номинации «Свой взгляд».
* * * * * *
Танечке Бариновой
Когда тебе восемь лет от роду, то кажется, что вокруг столько всего необыкновенного, замечательного, вкусного, наконец, и что взрослые такие счастливые люди – могут себе все это позволить. Например, мороженое. Ешь его, сколько захочешь! И как это странно, что мама и папа не каждый день хотят его есть.… Вот я бы ела его ежедневно! Но у нас в городе Видное этой вкуснотищи было днем с огнем не найти. В 60-е годы прошлого века это был дефицит. А что тогда не было дефицитом? Вот и мороженое продавалось только в одном месте города, примерно в одно и тоже время, но не каждый день. Место это называлось «Площадь». Оно и сейчас так же называется, как тогда – «Советская площадь». Но в младшем школьном возрасте добавлять всё время к слову «площадь» еще и «Советская» было делом мудрёным, тем более, площадь-то эта в нашем городе была всего одна! Поэтому всем было ясно: раз сказали «на площади кур дают», все понимали, куда за ними надо бежать.
И вот на этой нашей «площади» и продавали мороженое. Продавала его странная, как мне тогда казалось, женщина без определенного возраста, с красным лицом, осипшим голосом и растрепанными волосами. Одета она была всегда в белый халат и белую же шапочку-колпак, как врач. В то время так были одеты все продавцы в продуктовых магазинах. Весь город ее почему-то звал «тётя Мотя». То ли в шутку (как в народной поговорке «тётя Мотя, куда прёте»), то ли она и в самом деле так звалась.… Мороженым в городе торговала только она, вывозя его на улицу в жаркий день в специальном холодильнике на колесиках. Такой едущий прилавочек, весь обитый железом. Мороженое в нем хранилось, переложенное сухим льдом! Об этом мне рассказал папа и попросил продавца показать мне этот лёд. Видно было, как он дымился от жары и прилипал к руке, если его подержать на ладони. Совсем не холодный, но мороженое даже летом не таяло, если засыпать его этой удивительной штукой. Правда, было не совсем понятно – лёд и…сухой…. Тем не менее, мы с папой гордились «достижениями современной науки», как тогда писали в газетах. И тётя Мотя, которая не удивлялась ни сухому льду, ни, кажется, уже ничему в жизни, приобретала в моих глазах образ почти волшебный. Ну как же? Она заведует килограммами мороженого и сухим льдом! Мне было совершенно понятно, почему она всегда такая краснолицая и осипшая – она ела много мороженого. Повезло же ей. Мои друзья именно так и думали. И все мы, и я в том числе, хотели продавать мороженое, чтобы лопать его сколько хочешь.
Детское наше несчастье заключалось в том, что этого мороженого мало кому с нашей Школьной улицы доставалось. Ведь она была расположена в целых десяти минутах ходьбы от площади, где тётя Мотя продавала мороженое «в стаканчиках». У нас в городе тогда продавался практически лишь один вид мороженого – молочный пломбир в вафельных стаканчиках с кремовой розочкой сверху. Стаканчики эти часто доставались нам смятыми, кривобокими, с отваливающимся донышком. Но это были сущие пустяки, потому что съедались они так быстро, что никто и не замечал этих конфузов. Так вот… Это взрослому человеку идти до площади десять минут с нашей Школьной. А нам, детям? Минут пятнадцать, не меньше. А еще нужно время на то, чтобы найти маму, объяснить ей, что тётя Мотя продает там, на площади… Потом выпросить девятнадцать копеек на стаканчик, уговорить ее пойти со мной (одну меня так далеко не пускали), или отдать кому-то свои деньги, чтобы и мне купили мороженое. Когда весь этот процесс осуществлялся: и мама была дома, и согласилась пойти на площадь, и мы с ней быстро добегали до тёти Моти… зачастую тебе показывали пустой холодильник. Ведь за это время всё мороженое из него уж было распродано. Сколько раз я утыкалась носом в эту холодную пустоту! Можно было, только встав на цыпочки, увидеть своими полными горя и слез глазами, что «…мороженое закончилось. Посмотрите сами, ничего никуда не завалилось…» Мама или папа поднимали меня повыше, чтобы я лично убедилась, что там – пусто. Лишь ненавистный мне сухой лёд валялся на дне чудо-холодильника. По дороге домой, иногда всхлипывая, я наблюдала, что ребята с моей улицы ревут точно также из-за не доставшегося мороженого. Тётя Мотя становилась врагом всех детей. Родители мои возмущались, что мороженого хватало только на первые десять минут торговли, и только тем, кто живет на площади или рядом с ней. Остальным почти никогда. Кстати сказать, девятнадцать копеек в то время – цена не малая. За тринадцать копеек можно было купить батон белого хлеба, а за шестнадцать буханку черного. Сдачи в три копейки хватило бы еще на стакан газированной воды с фруктовым сиропом. Купить газировку можно было опять же на площади, у магазина «Продукты», из автоматов «газводы». Были в то время и такие! Так что мороженое с площади, при средней зарплате в шестьдесят рублей в месяц, было лакомство не всем тогда доступное.
Однажды, гуляя во дворе дома со своей подругой-одноклассницей Таней, мы услышали чей-то призывный клич: «Тётя Мотя мороженое продает!» Мы почти физически сжались, ведь у нас денег не было, а вся улица уже разбежалась выпрашивать у родителей заветные девятнадцать копеек. Игры остановились, двор опустел. И что нам делать? Наши мамы с папами были на работе, а стадный инстинкт уже заработал, и значит, нам тоже нужно было бежать на площадь. Времени-то на раздумья нет. Горький опыт нам уже это нашептывал…
И вот, два детских разума решили, что вместо денег на два мороженых мы тёте Моте (этой мороженой монополистке) отдадим…красивое-красивое блюдечко из дорогого, как мы думали, чайного сервиза, который стоял у Тани дома. Подружка решила, что отдать чашку – заметят, да и дороговато это будет за два мороженых-то, а вот блюдце не такой уж и важный предмет. Чай-то ведь пьют из чашки, а не из блюдца… Ну, может, кто из малышей чай из блюдца еще пьет, но мы уже не маленькие, и нам блюдца не нужны.
Решили выбрать самое дальнее блюдечко в серванте, чтоб пропажу не увидели, побежали на площадь, осторожно неся его впереди себя. Успели! Тётя Мотя только начала продавать стаканчики. Подошла наша очередь, мы протянули ей блюдечко… Тётя Мотя, вытаращив глаза, молча уставилась на нас сверху… Очередь замерла, а тётя Мотя вдруг тихо спросила: «Это вы чего, девочки?» Сбиваясь и волнуясь, мы пояснили, что денег на мороженое у нас нет, а вместо них у нас есть блюдце из красивого сервиза… Очередь зашевелилась, заколыхалась, оттирая нас от мороженщицы. Но тётя Мотя вдруг ласково на нас посмотрела и заговорила с нами так, словно мы сильно заболели. Она сказала, что за мороженое она берет только деньгами, а блюдечко нам нужно вернуть маме. Мы развернулись, ни на кого не глядя, молча, поплелись домой с бесполезным блюдцем.
Мама подружки конечно же, ничего не узнала. Блюдце стояло на своем месте в серванте, и всё было хорошо. Но мы с Таней ещё долго, грустно вздыхая, разговаривали о том, как нам было обидно: и пришли вовремя, успели ведь, и мороженого было еще вон сколько.… А нам и одного стаканчика на двоих хватило бы…
Потом мы выросли, и выросли, наши дети. На улицах Видного появились новые большие магазины, в которых и днём и ночью можно купить мороженое: и в стаканчиках, и эскимо, и в брикетах, и даже в ведёрках. Но, самое лучшее и самое вкусное мороженое было тогда – в детстве. У тети Моти!
*************
Быль
В пору моего детства было много чего удивительного и прямо-таки чудесного. Например, мой детский сад в Видном – он имел всего две группы: малышовую, и подготовительную к школе. Жить в таком саду было спокойно, и несуетно. Территория сада впритык подходила к берёзовой роще. Мы часто гуляли там всей группой, собирая цветы, и слушая рассказы наших воспитателей о природе. Рядом с нами соседствовали чудесные домики, похожие на иллюстрации к сказкам – с красными черепичными крышами и великолепными палисадниками, где росли пионы, яблони и шиповник. Нам, детям, очень нравился наш детский сад. Родителям же он вовсе не казался таким замечательным, ведь садик был одним из самых удаленных в городе – «у молочного магазина». Именно там почему-то давали «места» многим учительским детям.
Личные автомобили тогда мало у кого были. Зимой нужно было встать затемно, собрать ребёнка и через весь город почти бежать, чтобы успеть его «сдать» на руки воспитателям, а самим потом еще успеть на работу. Дети по утрам в темноте плохо просыпались, еще хуже собирались, ревели в голос, не понимая, почему их полусонных каждое утро куда-то тащат. Ребятишек родители часто собирали в небольшие группки, и кто-то из взрослых доставлял эту сонную толпу утром до калитки сада, где воспитатели подхватывали детей и вели на завтрак. Домой забирали иногда так же: один из родителей вёл к себе домой шумную ватагу дошколят, живущих в одной стороне города. Потом нас разбирали уже оттуда по домам спешащие с работы наши молодые папы и мамы.
В те далекие времена в нашей стране были популярными розыгрыши денежно-вещевой лотереи. Люди покупали лотерейные билеты, а потом долго ждали газету, где опубликованы все номера билетов с выигрышами. Кто-то что-то иногда выигрывал, мы – никогда. Но надежда на чудо выигрыша была в моей маме неистребима, хотя она всегда говорила, что в жизни нужно надеяться только на себя и свой честный труд. Эти два прямо противоположных понятия уживались в ее натуре удивительно органично.
Билеты денежно-вещевой лотереи приобретались на всех членов нашей семьи, и все были подписаны маминой рукой нашими именами, - чтобы знать, чей билет выиграл. У наших друзей и родственников тоже были такие билеты. Иногда родители рассказывали дома, что кому-то повезло: кто-то выиграл пылесос, кто-то набор посуды, и даже кем-то был выигран автомобиль, что по тем временам было уж совсем из области фантастики.
Но однажды и в нашем доме зазвенели фанфары удачи – нам таки повезло с выигрышем. По нему нам полагался комплект детской одежды для девочки, состоящий из трех (трех!) наименований: шубка из натуральной белоснежной цигейки; такие же белые меховые варежки и шапка с помпончиком.
Кажется, дома сначала даже не поняли, что произошло. Столько совпадений: вещи именно для девочки, а главное, шубка, которая была очень кстати, да еще и «на вырост». Мама на всех смотрела победоносно. В её серых глазах читалось: «А вы не верили!» Причём, никто уже не помнил, на чей билет выпала удача.
Комплект был немедленно получен и надет на меня. Мне четыре года, а шуба сшита на ребенка лет семи, поэтому она оказалась большой и широкой. Мама, заворачивая мне рукава до локтей, приговаривала, что повезло с размером. Варежки носить было сложно в принципе – они не гнулись, и в них вошло бы три моих руки. Но счастье чуда выигрыша было настолько оглушительным, что такие мелочи никто в расчёт не брал. Это был не просто выигрыш — это был триумф, ода маминой вере в чудеса, её целеустремлённости и терпению!
В доме было шумно и весело. Приходили мамины подружки, соседи, посмотреть на выигрыш, и убедиться, что лотерея может приносить удачу. Выходя из двери нашего подъезда, я немедленно становилась объектом всеобщего интереса. На меня показывали пальцем, и я волновалась, не понимая хорошо это или плохо. Шуба мне уже не нравилась – она была большой и неудобной. Но так как я за лето выросла из своего зимнего гардеробчика, мне пришлось «выгуливать» всю зиму на себе этот выигрыш.
Прошли весна, лето, осень и наступила новая снежная зима. Моя шуба к этому моменту оказалась мне впору, и мне нравилось, что в ней я похожа на снегурочку. Даже варежки стала надевать в особо холодные дни.
Потом снова пришла весна. Солнце растопило сугробы, из-под них текли ручейки, ручьи и ручьищи, скапливаясь в огромных лужах. Возле крыльца нашего детского сада тоже была лужа, вернее, лужища. Она там была каждый год. Её нельзя было обойти, ее можно было кое-где перепрыгнуть и то с помощью взрослых.
Как-то мой папа освободился с работы раньше мамы и решил забрать меня из сада. Увидев меня среди детей, стоящих на улице, помахал мне рукой и остановился у калитки с кем-то из взрослых. Кивнув ему в ответ, я храбро разбежалась, чтобы перемахнуть через необъятную лужу, и… упала в ее чёрную, грязную середину. Почему-то лицом вниз, с головой уйдя под воду.
Поднимали меня под руки несколько взрослых – перепуганный отец, воспитательница и нянечка. Картина, думаю, была ещё та! Когда меня вынесли на сухое место, оказалось, что весь перед моей белоснежной шубки стал почти чёрным, и вода с нее стекает ручьём. Как, впрочем, и с шапки тоже. Отмывали меня и шубу частями: сначала умыли чистой водой моё грязное лицо, потом выжимали и замывали то, что осталось от белой лотерейной шубки. Не помню, как мы с папой добрались до дома в тот вечер в таком виде, не помню, что нам говорила моя мама, да и говорила ли…
Снег скоро совсем растаял, высохла памятная лужа. Родители вычистили шубу, хотя она приобрела цвет, сильно отличавшийся от первоначального. Носила я её счастливо до самого третьего класса. Она стала мне уже совсем короткой, но мне всё ещё не хотелось расставаться с ней. Потом было новое зимнее пальто, а из шубы мне была сшита меховая безрукавка для катания на лыжах. Потом и она стала мне мала, и из неё всей семье были вырезаны тёплые меховые стельки для зимних сапог и ботинок. В те времена люди старались максимально использовать вещи, давая им вторую, а то и третью жизнь.
Много снегов выпало с тех пор, много ручьёв убежало. Я выросла, выросли уже мои дети, но мамин выигрыш в лотерее так и остался единственным. Никто и никогда из нашей семьи больше ничего не выигрывал. А история о белой шубке и чёрной луже стала веселым семейным преданием.
